Меня отправили в одиночный бокс ждать операции по извлечению пустого плодного яйца, и там меня, конечно же, накрыло. Я думала, может, они ошиблись и ребёнок жив? Тем временем мой телефон то и дело звонил и пищал от сообщений: друзья и родные поздравляли меня с днём рождения. Такая вот ирония. Я позвонила мужу. Он поддержал меня, насколько это возможно по телефону, но я оцепенела от шока и не могла реагировать на его утешения. Операцию назначили на следующее утро, и я сутки провела наедине с собой, смотря в окно на серый жилой массив. Я рыдала тихо, я рыдала в голос, просила прощения у ребёнка, умоляла бога вернуть его. Надеялась, что врачи ошиблись.
Процедура вакуумного аборта прошла без осложнений. В день выписки мне вручили прозрачный стакан с моим «плодным яйцом», чтобы я самостоятельно отнесла его на экспертизу выяснить, почему плод перестал развиваться. Эта экспертиза была по желанию и за деньги, но я никак не ожидала, что «биоматериал» мне придётся везти на другой конец Москвы в руках, потому что «ёмкость подтекает». Я не взяла больничный. В пятницу мне сделали аборт, а в понедельник я вышла на работу. К счастью, коллеги не знали о моей беременности, как и большинство друзей и родственников, и мне не пришлось что-то кому-то объяснять. Я ушла с головой в свои проекты, как и во все трудные периоды жизни. Весь день я не вспоминала о том, что со мной только что произошло, но каждую ночь рыдала на плече у мужа. Он очень поддерживал меня и по-своему переживал потерю ребёнка. Я думаю, тогда ему было важнее успокаивать меня, чем думать о своих чувствах. Мама, к сожалению, никак не отреагировала на новость, не задала ни одного вопроса, а сама я была не в состоянии инициировать разговор. Возможно, она не придумала слов поддержки и не имела представления, что говорят в таких ситуациях. Как бы там ни было, я не держу на неё зла.
Где-то через три недели я приехала за результатами экспертизы, где мне сказали, что генетических аномалий у плода не обнаружено и это был мальчик. В этот момент мой ребёнок вдруг стал очень реальным, до меня вдруг дошло, что я вообще-то только что пережила смерть человека. И пусть он был крохотным, пусть все его называли «плодным яйцом», для меня это — мой родной ребёнок. Реальный. И его больше нет и не будет. Он никогда не родится, я никогда не увижу его лицо, не узнаю, каким человеком он мог бы вырасти. Все эти мысли и чувства буквально обрушились на меня, столкнули с действительностью, сделали потерю осязаемой. Врач строго сказала мне прекратить плакать в её кабинете, потому что «не ты первая, не ты последняя, и вообще ещё молодая».
