Даже не знаю, с чего начать. Начну с того, как жила с мамой. Мою маму звали Надя! Если честно, то жить с ней было невозможно. Она пила. Но было и хорошее — после пьянки она всегда покупала мне то шоколад, то конфеты. Когда маму убили, меня забрали в интернат.
***
В детстве я была очень болезненным ребенком, переболела всем, чем можно. И вот, однажды у меня была свинка. Лежу я в тепленькой постельке. А брат мой старший сходил в детский сад и забрал мой обед — это раньше разрешалось. И он принес мне тарелку с картофельным пюре. До сих пор ощущаю его аромат. Оно желтое такое, с маслом. А рядом — куриная ножка, аппетитная, зажаристая. А я есть не могу, горло болит. И слезы душат. Брат дал мне чуть-чуть пюре, больше я не смогла. А остальное съел сам.
***
Игрушки меня интересовали мало, а свое предпочтение я больше отдавала кошкам и собакам, в основном бродячим. Мне всегда хотелось их всех накормить, обогреть и приютить. И главная мечта в то время у меня была — собрать всех бездомных животных и заботиться о них.
***
Мама употребляла алкоголь. Если честно, жизнь у нее была не сладкий мед. Жила она в бараке, я приезжала из ПТУ на выходные. В комнатушке всю ночь была включена спиральная плитка, чтоб было тепло. А рядом стоял комод, и на нем под утро собиралась целая орава тараканов, чтобы погреться. Жутковато, конечно, но что поделать.
О людях и жизни в колонии №11 поселка Бозой.
***
Мне было 3 года, брату почти пять, и мы жили на даче с родителями. В один день вышли с ним поиграть за забор и побежали к речке. И тут начался дождь. Мы же умные — спрятались под мост, чтобы не намокнуть. Это я сейчас понимаю, что родители с ума сходили, разыскивая нас. А тогда… Папа нашел нас под мостом через полчаса после начала дождя. Весь мокрый, на глазах слезы, горло хрипит — нас искал. А в руках — ремень. Вытащил нас и шлепнул. Причем только для вида, не больно. Это был единственный раз, когда он поднял на нас руку. Но я до сих пор это помню. Помню обиду и непонимание — за что?
***
Во дворе меня звали булочкой, потому что пухленькой была. А взрослые — матрешкой, из-за ярко-красных щек. Думали, что мама мне их рисует или я сама. И любили теребить меня за щечки, что слегка раздражало и совсем не нравилось даже.
***
Меня все любили в семье. Кроме моей мамы. Я это с детства чувствовала, знала, слышала. Пыталась завоевать хоть кусочек ее любви. Но тщетно. Мама всегда говорила, что у нее есть Рустам (мой брат), а меня она родила для папы… Я до сих пор пытаюсь понять, что же во мне не так. Почему всю свою любовь мать отдала брату. Я ее спрашиваю — а она молчит. У меня самой трое детей, но я всех трех люблю одинаково. И мне больно, больно, что моя мама меня не любит. Блин, как маленькая девочка.
***
По какой-то причине я плохо помню первые 14 лет своей жизни. Видимо, страхи, испытанные в детстве, перевешивают чашу весов. Ведь негатив ты вспоминаешь гораздо меньше, чем хорошее. Помню случай. Мне 5 лет. Мама подарила нам с сестрой по ходячей кукле. Кукла — метр ростом, когда ее наклоняешь, она говорит «мама». Восторгу нет предела, но счастье длится недолго. В порыве злости отчим отрезал руку у моей куклы и сделал из нее затычку для ванны. Я его ненавидела.
***
Мне приснился кошмар. Как будто маму преследует женщина с красными волосами, у нее безумные глаза, а волосы на голове превращаются в змей. Она цепляется за маму, мама кричит, я просыпаюсь. Я рассказала про сон маме, но она решила, что я начиталась древнегреческих мифов про Медузу Горгону. Все бы ничего, но этот сон я видела еще дважды — в 10 и 15 лет. А когда мне было 18, мама умерла.
***
Мама работала на заводе, бывало, что и в две смены. Поэтому в 5 лет я уже научилась жарить яичницу и варить пельмени. И до сих пор это моя любимая еда. Мама уходила на работу, а я разыгрывала, что будто повар в ресторане — еды приготовила, на стол накрыла, в фужер чай налила. И потом, деловая такая, к зеркалу иду — как будто меня спеть попросили. Микрофоном была массажная расческа, а зрители — все куклы и игрушки.
***
Все свое детство я очень любила есть мясо. В любом виде. Я и сейчас сумасшедшая мясоедка. В детстве по субботам после бани мама всегда готовила домашнюю лапшу с курицей и давала нам с братом по ножке. Мы жили в частном секторе — и коровы, и свиньи были. На 7 ноября всегда резали быка. Лет пять мне было, играла на улицу, увидела, как папа с дедом заносят на веранду мясо. Увидела ногу от быка, подбежала к маме с бабушкой, спрашиваю: «А та ножка — это мне?» Уж как все хохотали.
***
Мы приехали погостить к родственникам в Ташкент. У них дома такие часы с кукушкой. Мне было ужасно интересно, как это кукушка выпрыгивает из часов. Ровно в 12:00 я встала на табуретку к часам. Кукушка стукнула меня в лоб, и я свалилась на пол. И смех, и слезы.
***
Я люблю мечтать. Мечтаю обо всем, даже о несбыточном. Без мечты не могу спокойно уснуть. Люблю прыгать с одной мечты на другую, разглядывать их и сравнивать. Делю их на три категории. Первая – очень вероятные по теории вероятности. Вторая – случайные, проходящие, мимолетные. И третья – безумные, фантастические. Например, превратиться в вампира. Или в ангела. Один раз лежу ночью и захотела стать птицей-невидимкой. Улететь на свободу, посмотреть и к утру вернуться.
Театральный проект осуществляется при поддержке галереи «Диас»
В канун Дня Великой Победы специалисты Управления Росреестра по Хакасии в память о своих героических дедушках и прадедушках оформили стенд с фотографиями и историями о ветеранах и тружениках тыла.
Ольга Анисимова, руководитель ведомства:
— 9 Мая для всех россиян и стран бывшего Советского Союза – особенный праздник. Нет такой семьи, которую бы не коснулась война своим огненным крылом. В каждой семье чтут ветеранов, выгнавших фашистов с нашей земли и вернувшихся героями или погибших за Родину. Непомерный труд, лишения и в то же время – чудеса веры, мужества и трудовой доблести испытали и проявили труженики тыла, жители блокадного Ленинграда, узники фашизма. Перед ними склоняем головы мы, их дети, внуки, правнуки. Этот общенародный подвиг нельзя забывать, а имена наших ветеранов нужно помнить всегда.
О том, как верно много лет после войны ждала своего мужа, отца своих детей бабушка одной из наших сотрудниц, мы решили рассказать подробнее.
«А Я ЕГО И СЕЙЧАС ЖДУ…»
ПАМЯТИ ИВАНА АРХИПОВИЧА МУЗАЛЕВА
Если бы Иван Архипович Музалев сошел с фотографии 50-летней давности и прошелся по селу Рощинскому, на него бы засмотрелись. Хорош собой был колхозный механик! Под стать ему была и жена Валентина Васильевна Кошкарева. Видная была пара, дружная и счастливая. А познакомились они ближе к посевной. Она кашеварила, а он с техникой в поле возился. Одному командировочному шоферу из артемовска кто-то из местных балагуров взял и сунул папироску в суп. Ох и зашумел шофер на повариху. Взялась она оправдываться, что знать не знает, чья это злополучная папироска. Тут и заступился за нее Иван Музалев, не дал в обиду деревенскую девчонку. И пробежала между ними искра симпатии. Стали вместе гулять, потом поженились. За шесть лет совместной жизни нажили двух детей, а печать в паспорте так и не успели поставить, все недосуг было, да и не придавали этой детали особого значения в те времена.
25 июня 1941 года в последний раз обнял Музалев свою жену, сына и дочь и уехал на фронт. «Что бы ни было, только замуж не выходи», — попросил он жену на прощание. А 8 июля получила Валентина письмо мужа из-под Смоленска. Писал он о сильных боях. «Жив буду, напишу», — заканчивал он свое письмо. Но больше не написал и как в воду канул. Не вернулся вместе с ним и односельчанин Таранец, но приехали с фронта раненые Ремезов и Левадный. Лишь полтора месяца прожили и умерли. «Не жди, не вернется, — сказали они Валентине Васильевне. – Попали они в страшное пекло, все горело: лес, земля, даже сам воздух». Там-то, под Смоленском, и видели они его в последний раз.
Но Валентина Музалева все ждала. Пятилетнюю Аню и двухлетнего Сашу, когда те болели, оставляла одних. Знала: присмотрят старички-соседи Юговы. В благодарность мыла им полы, стирала бельишко. Жили одной семьей, не считались. А когда дети были здоровы, носила их в ясли-садик.
Музалевы Иван и Валентина
Рабочий день в колхозе был по 10 часов, без выходных. Все приходилось делать: косить, заготавливать дрова, возить продукты для армии на лошадях до Абакана. В обозе – вещи, сало, мука. Мужчины понимали, что у солдаток дома дети одни остаются. В Минусинске сгружали в свои сани провизию и заворачивали женщин назад домой. Иван Сомов, Федул Сухомлинов, Кузьма Ровных – век их не забыть. В войну люди жили общими радостями и горестями. На квартире у Музалевых в разное время жили то Таня Таранец с ребенком, то учительницы Елизавета Федоровна Рыбченко и Татьяна Дмитриевна Нестеренко. На день нары, на которых спали, убирались, чтобы было где детям играть. Во что они играли, сколько раз плакали, один Бог знает, а матери были на работе, несли свою ношу помощи фронту.
— Валя Степанова, Поля Родионова, Маруся Василевская были в войну трактористками, — вспоминает имена односельчан Валентина Васильевна.
А она пошла работать в школу техничкой. Заготавливали дрова, пилили их, кололи, носили и топили печки, мыли и стирали в ту военную пору школьные технички. Военный налог мало что оставлял семье. Сама и дети пообносились, наголодались. И все ждали весточки с фронта. В середине войны пришла похоронка на единственного брата Андрея Кошкарева.
9 мая как обычно пришла на работу в 6 часов утра. Делала свое привычное дело. А в обед кто-то из учителей радостно крикнул: «Валя, война закончилась!» Зашла она в учительскую, а там радость, смех, улыбки. Не помня себя, побежала она в угловой класс, упала на стол и забилась в плаче. К вечеру ее нашли и привели в чувство. Дальше было так: приходили односельчане кто ранен, а кто и невредим. А ее сокола все не было. Повзрослевшие дети читали то единственное письмо, а ей от этого чтения становилось еще тяжелее. И однажды не выдержала она и бросила лист бумаги в пылающий огонь печи. И потянулись годы одиночества. Особенно тяжело было по праздникам. И выбелит, и выкрасит, и пирогов напечет, и выйдет за ворота, и окна все просмотрит, а его все нет и нет.
— И долго вы так мужа ждали? – спрашиваю я седую женщину со светлыми глазами.
— А я его и сейчас жду…
Выросли дети, получили образование. Выросли уже и внуки, подрастают правнуки. И все они знают своего отца, деда и прадеда только по фотографии. Живым помнит его лишь жена, знавшая только одного мужчину в жизни. Сватались к вдове многие, но не захотела она детям отчима, себе другого мужа, да и душа ни к кому не лежала, и просьбу последнюю мужнину помнила. А еще постоянно сверлила мысль: а вдруг? Ведь бывают же чудеса. Ведь пишут же в газетах и в кино показывают, через 20-30 лет встречаются.
Праздники теперь встречала у золовок, те с пониманием относились к вдове. По другим компаниям почти не ходила.
— Сходишь, а придешь вся в слезах. Если кто из мужчин пригласит на танец, а жена уже и губы на локоток – ревнует. Вроде я и не человек. Семейная женщина эгоистична, самоуверенная, боли ей бабской одинокой не понять. Так что редко я по компаниям ходила, все больше с детьми да внуками, — печально улыбается Валентина Васильевна. – Конечно, век мой долог показался, ведь все самой приходилось делать. Вот дед Плешков огород все помогал пахать, спасибо ему большое. Баня ли прохудилась, столбы ли упали – обо всем думать надо, как сделать самой. Плохо тем, у кого мужа нет и дети далеко, но хуже у кого их совсем нет. Они моя радость, моя память о коротком бабьем счастье. Что ж поделаешь, если война нас несчастными сделала, молодость загубила, гнездо семейное порушила. Видно, судьба такая…
В День Победы откроется калитка у Валентины Васильевны, и выйдет она на улицу в который раз, и особенно в этот день сожмется ее сердце.
( О. Никанорова, впервые опубликовано в журнале » Заветы Ильича» в 1989 году. Предоставлено пресс-службой Отделения Росреестра по Хакасии).
непридуманные историиРосреестр
Серия «Есть. Читать. Любить»
© Инна Метельская-Шереметьева, текст, 2019
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019
* * *
Вместо предисловия…
Когда-то, много-много лет тому назад, я серьезно увлеклась путешествиями по разным странам. Это не был «туризм» в чистом виде, скорее, своеобразные исследовательские экспедиции. Мне и моим друзьям было просто с выбором маршрутов: мы вспоминали любимые книги детства и ехали туда, куда почти никто не ездил, но попасть мечтали все, кто читал Киплинга, Дарвина, Буссенара, Джека Лондона, Хемингуэя и т. д., и т. п. Ибо далеко, опасно, сложно, да и дорого… Чтобы вы поняли, о чем идет речь, я назову такие страны как Сомали, ЦАР, Папуа – Новая Гвинея, Конго, все ожерелье стран «петли Рериха» и еще 135 государств Африки, Азии, Центральной и Южной Америки, Австралии и Океании. И из каждой такой экспедиции мы привозили уникальные фото- и видеоматериалы, записи наблюдений, рассказы аборигенов, предметы их утвари.
Но был еще один трофей, о котором я почти никогда не рассказывала: это истории из жизни моих попутчиков (чаще, попутчиц, конечно), которые обычно начинались вечерами, у костерка, после простого походного ужина, без предисловий, без привязки к чему-то особенному, но вспарывали сердце так же легко, как консервный нож – жестяную банку. Мы с приятельницами начинали обсуждать какой-нибудь местный рецепт, затем переносились воспоминаниями домой, рассказывали о любимых домашних блюдах, после – о своих родных, и постепенно углублялись в детали, в трагичные или смешные случаи, рисуя собственную жизнь короткими, но мощными и яркими мазками. После некоторых историй мы сообща плакали, в каких-то случаях очень долго молчали, иногда яростно спорили…
А однажды в экспедицию отправились исключительно женщины. Вот так совпало. Посмотреть на природу и познакомиться с уникальной историей древней Иордании вызвалось несколько моих подруг из разных городов России и даже из дальнего зарубежья. Мужчинам этот маршрут показался совсем легким и «дамским», поэтому в тот раз они с нами не полетели, чему мы потом были только рады. Наши вечерние посиделки и бесконечные разговоры во время поездки длились и длились… Истории каждой из «иорданских дев» горячо обсуждались на следующий день. Ну, а поскольку к тому времени уже вышло несколько моих кулинарных книг, подруги еще и щедро делились со мной и друг с другом своими самыми любимыми рецептами. Я едва успевала все это записывать. Вот так и родились «Женские вкусные истории», где каждое слово – правда и каждый сюжет не выдуман.
Уверена, что и у вас, дорогие мои читательницы, в ваших семейных историях и архивах есть то, чем стоит поделиться с миром. Этот толчок может дать любой семейный фирменный рецепт, записки вашей бабушки или мамы, любое событие, даже фамильная посуда – от любимой чугунной сковородки до чашки, из которой вас поили молоком в глубоком детстве… Я с удовольствием буду читать ваши письма, потому что очень хочу, чтобы эта книга имела «живое» продолжение. И тогда – я искренне на это надеюсь – ваши семейные реликвии никуда не затеряются, и книга, основанная на ваших воспоминаниях, сделает их важными и для ваших детей, и для внуков. Чтобы помнили…
А пока же я начинаю представлять вам моих «иорданских дев» и их вкусные женские истории!
История перваяАльфия и Виолетта
Началось все с социальной сети, где вдова моего сокурсника по Университету дружбы народов, Альфия, написала: «Инка! Приезжайте в Иорданию! Страна чудесная, но мне так грустно, одиноко и тошно во всей этой красоте, что и не передать словами… Собирай подружек – и айда!» В том письме было еще много слов, да таких, что тронули бы даже самое черствое сердце. Что уж говорить о моем – корвалольном и впечатлительном. В общем, билет я купила почти сразу, еще зимой, рассчитав, что наши традиционные долгоиграющие майские праздники вполне могут подарить мне пару недель внеплановых каникул… А потом потянулись мои голубицы – одна, вторая, третья, пятая, десятая… Совершенно незнакомые женщины писали, что готовы составить компанию и полететь со мной в загадочную Иорданию. Постепенно вырисовалась, выкристаллизовалась тема и идея путешествия – наши женские судьбы и истории. Уже после оформилась и будущая сверхидея – составить книгу кулинарных рецептов, приправленную слезами моих подруг и подслащенную их светлыми воспоминаниями, ставшими основой самых вкусных и «настоящих» блюд на свете.
Альфия – это аккумулятор огромной емкости, генератор тока самого высокого напряжения, энергией от которой мы, словно лампочки, наполнились в первые же минуты, и засветились, загорелись, захотели тоже куда-то бежать и немедленно что-то грандиозное предпринимать… Были и первые откровения, но о них чуть позже. Пока же нам предстояло прокатать во рту, ощутить на вкус, приладить к ушной раковине и устаканить в мозгах звучные и непонятные слова «замок Ажлюн», «Цитадель», «Джерах».
– Вы привезли нам тепло. И это кстати, потому что иорданцы ужасные мерзляки, – улыбнулась еще одна русская иорданка – Наташа, наш бессменный проводник по всем красотам Иордании.
Пока мы ехали по Старому городу, пересекали фешенебельные кварталы местных богачей, задергивали шторки автобуса перед американским посольством (таковы строгие правила: ноу фото, ноу видео, ноу телефон) и удалялись все дальше на север, к Ажлюну, я вспоминала рассказ Альфии:
«– Тебя правда зовут Альфия?
– Да!
– Но это же совсем не русское имя?!
– Ну и что? Мне нравится!
Красивый и стройный арабский студент сразу выделил в толпе танцующей дискотеки этого светлоглазого и светловолосого чертенка, лихо отплясывающего под модный в том году шлягер «Учкудук – три колодца».
– Между прочим, я не студентка. Я работаю здесь режиссером, – важно заявила пигалица и встряхнула копной золотых волос. – А тебя как зовут?
– Башар Оклах Салем Аль-Юсеф Махамре. Но ты можешь называть меня просто Башар.
– Я запомню! У меня подружку по институту звали Ленкой Башариной. А ты давно в Москве?
– Третий год. Я буду строителем, учусь на инженерном факультете.
– Ой, а я как раз живу там, неподалеку, на Шаболовке.
– Это значит, я могу проводить тебя после дискотеки? Ведь нам по пути?
И, конечно, он ее проводил. А потом провожал и встречал, снова и снова, потому что считавшая себя ранее неприступной и скромной татарской девушкой Альфия совсем потеряла голову. Это для других она казалась фейерверком, бурлеском, костром страстей бешеного накала. На самом деле она была просто неприступной цитаделью, не подпускавшей к себе так близко до Башара ни одного молодого человека…
– Конечно, я влюбилась, словно кошка. А кто бы устоял? Башар отличался от наших парней так, как отличается от обычных смертных сказочный принц. В нем чувствовалась порода, особое благородство, стать… Если хочешь знать, он, тогда еще нищий студент, которому университет выдавал на зиму заячью шапку и дурацкое драповое пальто, уже казался миллионером и держался соответственно. Родня, конечно, приняла нашу дружбу в штыки: иностранец, да еще и араб, да еще и жен может иметь с десяток. «Мамааааа! – кричала я тогда. – Башар христианин. Значительно больший христианин, чем все твои знакомые. И по религии у него может быть только одна жена. И этой женой буду я. Как вы не понимаете? Мы любим друг друга! Любим!» Впрочем, кого я обманывала? Конечно, я любила сильнее и безогляднее. Конечно, я не могла не замечать, как столбенели на улицах девушки и даже взрослые женщины, встретившись взглядом с миндальными глазами Башара. Он этим взглядом словно осыпал каждую горстью изумрудов и превращал в принцессу. Вот сколько женщин – столько и принцесс.
Но к тому времени, как я стала все понимать, мучиться и ревновать (хотя откровенного повода и не было), у нас уже родилась дочь. Мы не стали регистрировать брак по разным причинам. Из-за моей и его родни, да и другие поводы были. Мы, если помнишь, жили в Советском Союзе, и брак с иностранцем почти всегда делал из тебя автоматически предателя родины.
Самым страшным, как мне тогда казалось, стал для меня 1985 год. Это был год окончания Башаром университета. Он должен был улететь на родину. Один. Без меня. Без дочери. Я думала, что просто не переживу этого, никогда. Мне было холодно в жару и жарко в мороз. Я не могла есть, пить, дышать, работать, заниматься домом, привычными делами. В мозгу билась только одна мысль: «Это конец!». Как я не умерла тогда, не от тоски даже, а от предчувствия тоски – не знаю.
Хотя когда Башар все-таки улетел, мне стало даже легче. Еще не став женой, я уже чувствовала себя вдовой. Может быть, тем и накликала все последующие беды.
Потихоньку я научилась жить без еды и воздуха – жить без Башара. У меня снова появились какие-то дела, работа, планы, проекты… Я читала его письма так, как читают слезливые дамочки женский роман. Словно это были не письма, а захватывающая дух мелодрама. Ты знаешь, я даже ведь и не вспомню сейчас, что было в этих письмах. Возможно, строчки любви или каких-то извинений, или рассказы о карьере, или даже известие о женитьбе… Это было что-то такое сказочно-далекое, что прошло совершенно мимо меня, хотя и внутрь меня, выжгло все нутро и испепелило душу…
И вот представь, что должна была я ощутить, когда в один прекрасный летний день раздался звонок в дверь и я, открыв ее, стоя в халате, в дырявых тапочках, со шваброй или веником (не помню уже) вдруг увидела улыбающегося Башара. Он приехал поступать в аспирантуру… И приехал ко мне. Боже мой! Столько, сколько я проплакала в тот день, я не плакала даже при прощании… Думаю, что тебя не удивит сообщение о том, что спустя какое-то время у нас родилась еще одна дочь, а потом и сын. Что я, переживая самые страшные и голодные для страны времена развала Союза, перестроечного беспредела, недосыпая, недоедая, работая на износ на трех работах – все равно была безгранично счастлива. Тем более что после рождения второй дочери Башар сделал мне предложение, и мы, наконец, расписались. Я стала Альфией Махамре. И дети мои стали «махамрятами». Точнее, «Аль-Юсеф Махамрятами», почти принцами и принцессами из восточной сказки про несметные богатства, рубиновые звезды, золотые минареты старинных мечетей и замков…
В 1991 году я, наконец, решилась. Мы к тому времени получили в Москве две квартиры, поменяв престижный центр на новостройки, и посчитали, что таким образом обезопасили, в случае чего, свое будущее.
Иордания, конечно, пугала. Я лишь в зачатке знала арабский, совсем не представляла, как живут там обычные люди, с чем мне и детям предстоит столкнуться. Но чувства перекрывали все сомнения и доводы рассудка. «Это родина моих детей, дорогая, – говорил мне муж. – Мне все равно, где они появились на свет, но их корни, их предки живут именно в Аммане, на Востоке, и дети обязательно полюбят мою страну».
Действительность оказалась совершенно не такой, что я себе намечтала. Как бы это объяснить? Словом, все оказалось поставленным с ног на голову. То, чего я боялась больше всего, – например, нищеты, бытовых неудобств, непривычной пищи и прочего – отсутствовало. Мой Башар оказался удивительно востребованным специалистом и в рекордно короткий срок смог сколотить, точнее, просто заработать, целое состояние. Каждая купленная им квартира была лучше предыдущей, каждый новый район, куда мы уже безропотно переезжали, – престижнее прежнего. Мужа заваливали предложениями, он был самым востребованным специалистом во всей строительноархитектурной Иордании, а наше благосостояние увеличивалось, как на дрожжах. Шубы, бриллианты, автомобили сыпались как из рога изобилия. Башар пропадал сутками на работе, а я с головой окунулась в общественную жизнь, поверив, что именно здесь, на чужой, казалось бы, земле, сумею реализовать все свои творческие планы, раскрыться как режиссер, заинтересовать местное высшее общество русской культурой, сплотить вокруг себя русских женщин – жен иорданцев и посольских работников – и их талантливых детей…
Но внутри, в груди, как-то подспудно и очень тревожно щелкал некий роковой метроном. Каждый раз, глядя на Башара, я мысленно крестила его и… прощалась. Я не знала, не верила, но чувствовала, что он может уйти. К другой женщине, к другой семье, в другой мир… Нет, не подумай, он по-прежнему любил меня, обожал детей, но не только мы составляли смысл его жизни. Если я торопливо глотала жизнь просто полной ложкой, то Башар зачерпывал ее горстями, поварешками, жил взахлеб и не мог остановиться…
Знаешь, я даже не удивилась, когда ровно пять лет назад мне позвонили и сказали, что мой муж умер.
– Как это случилось? – устало переспросила я полицейского, позвонившего нам среди ночи. – Где он?
– Приезжайте! – мне продиктовали адрес роскошного отеля.
Я мчалась сквозь ночь, не различая дороги, не видя ничего сквозь слезы, зачем-то захватив с собой мою дочь Виолетту.
– Где он?! – закричала я, увидев группу людей в форме.
– Кто, мадам?
– Мой муж…
– Ах, это тот, которого отравили… – произнесла женщина в белом халате и тут же осеклась, поймав взгляд полицейского.
Почему я даже не удивилась, увидев свидетельство о смерти, в котором была обозначена в качестве причины смерти какая-то сердечная болезнь? Наверное, потому, что все эти годы, наблюдая стремительный успех Башара, я замечала и то, как изменилось его отношение к людям и людей к нему. Большие деньги рождают большую зависть. А большой успех притупляет чувство самосохранения.
Мужа похоронили так быстро, что я даже не успела почувствовать глубину и тяжесть самого понятия «прощаемся навеки». Родственники супруга организовали все молниеносно. Более того, по легкомыслию, по причине вечной занятости, я так и не успела оформить себе иорданское гражданство (оно было только у детей), и тут-то и выяснилось, что распоряжаться наследством, всеми 750 миллионами динаров (почти миллиардом долларов), всеми этими квартирами, строящимся дворцом, гаражами, автомобилями и прочим я не имею никакого права. За пять коротких дней родня мужа оформила опекунство над моими детьми, а еще через десять дней я с ужасом узнала, что все наши деньги переведены в Америку на какие-то подставные счета.
Тут-то и начались круги ада.
Единственное, что у нас осталось – это небольшая, самая первая наша квартирка, из которой нас не могли выселить, ибо крыша над головой «опекаемым» детям все-таки была нужна.
Начались бесконечные судебные тяжбы. Кто не сталкивался с этим, тот никогда не поймет, что это самое унизительное, выматывающее и безрадостное занятие в жизни. Чтобы уберечь детей от позора, от издевок, от расспросов, от проблем, я решила отправить Виолетту в Москву, где она с легкостью поступила в ГИТИС, который сейчас уже успела закончить, а сын, воспитанный мной настоящим русским патриотом, сам попросился поехать служить в Российскую армию.
Правда, было еще одно обстоятельство, которое заставило меня спрятать детей. Я ведь так и не понимала, кому именно помешал мой супруг. Кому он перешел дорогу? В первые недели мы еще продолжали жить без Башара так, словно он уехал в командировку. У нас оставались его друзья, один из которых предложил нам пожить на его вилле. Место это находилось рядом с Амманом, и считалось очень фешенебельным, но заселенным, как сказали бы в Москве, «новыми иорданцами». То есть теми, кто разбогател не по наследству, а спонтанно и не всегда честным путем. Вилла эта была крайней на улице, и дочь однажды пожаловалась, что под ее окнами по ночам творятся жуткие вещи (жуткие для приличной иорданской девушки, воспитанной в целомудрии и строгости). Я вышла на балкон и заметила несколько роскошных кабриолетов, в которых золотая молодежь этого «рая» распивала спиртные напитки и предавалась всяческим плотским утехам. Вмешиваться было опасно, поэтому я просто переселила Виолетту в другую комнату, запретив ей подходить к окну.
Но однажды вечером мой сын задержался у приятеля в Аммане и попросил нас с Виолеттой забрать его на машине. Выехать за ворота мы не сумели – они были блокированы одним из тех самых кабриолетов. Свет на улице не горел. Фонари у нашей виллы всегда «заботливо» разбивались. Мы вышли и попросили пропустить нашу машину. В ответ услыхали грубость и мерзкие шутки в адрес моей красавицы-дочери. А надо знать ее характер! Виолетта села в машину и включила мотор. Огромный джип угрожающе зарычал. Я едва успела вскочить в салон, как Летта нажала на газ, а потом лихо затормозила буквально в сантиметре от чужой машины. Кабриолет отъехал. Но в то же мгновение из него выскочили четверо парней и направились к нам. Дочь храбро открыла дверцу машины и в эту секунду я услышала ее дикий крик и удар железа. Оказалось, что нападающий с силой захлопнул ее дверь, и девочке тяжеленной железякой этой двери перебило пополам ступню. А дальше я уже помню плохо, потому что бросилась на помощь своему ребенку и попала в лапы двух пьяных хулиганов. Когда на крики прибежали соседи, оказалось, что мы с Леттой лежим в лужах крови, у нее сломана нога, у меня ножом отрублена фаланга пальца, но и рядом с нами валяются без чувств пара девиц и даже пара парней, которых мы каким-то чудом сумели отправить в нокаут. Видимо, сражались как тигрицы.
Естественно, против нападавших возбудили уголовное дело. И естественно, мамы юных развратниц, покрывших позором свои семьи, попытались от нас откупиться. Мы не взяли денег, но предпочли уехать из этого «райского местечка» как можно дальше. В Москву мне было нельзя из-за судебных тяжб, а вот Виолетту я постаралась спрятать. Сын еще только заканчивал школу, но при первой же возможности в Москву уехал и он.
Теперь мы продолжаем с Виолеттой ходить по судам, и моя девочка с великолепным образованием, блестящая и талантливая певица, с фантастическим колоратурным сопрано, которому аплодировала сама великая Гурченко, считая его даже более бархатным, чем у нее, зарабатывает на жизнь преподаванием в музыкальной школе…»
Альфия убеждена, что всем русским девочкам, которые собрались замуж за восточных мужчин, за иорданцев, в частности, надо срочно и бесплатно давать ее прямой телефон. Она говорит, что в этой небольшой и клановой стране все и обо всех известно. Что, сватая русскую невесту, арабский парень может рассказать о себе чистую правду, а может и приврать красиво, и вместо обещанного рая, особняка у моря и любящих родственников девушка получит койкоместо в палатке для палестинских беженцев, две-три жены с детьми в придачу и море проблем…
А еще Альфия очень любит готовить, умудряясь сочетать каким-то непостижимым образом сразу три кухни в одной: татарскую, московскую и иорданскую.
– Любимые мои, если вы скажете, что ели когда-нибудь табуле вкуснее моего, я полезу в драку! – заявляла нам Альфия, ставя очередное угощение на стол…
Сейчас и я вас с некоторыми из этих блюд познакомлю.
